Стоя в автобусе, заполненном попрошайками, пенсионерами, детьми, кучей пакетов, забитых каким-то старым хламом, от которого исходит запах старья, я смотрела в заляпанное окно на проплывающие мимо здания, машины, людей. Я думала и злилась. Зачем меня засунула бабушка в этот автобус? Мы бы могли свободно проехать на «трехрублевке» до дома, нет, мы залезли в этот душный автобус с десятком разных глаз, взглядов, с получасовыми остановками, с кричащим контроллером, нагло выхватывающим рубль из рук, требующим показать у стариков их пенсионное удостоверение …
Неужели эти морщинистые руки не удостоверение?
Руки, которые когда-то несли кусок черствого непропеченного хлеба в дом, которые поднимали килограммы тяжести, держали в руках винтовку, защищая честь родины, скальпель, оперируя последнего бойца во имя победы. Эти руки выкладывали кирпич за кирпичиком, сажали могучие дерева, которые сейчас обрубают. Эти руки – руки Родины, той настоящей – должны предоставлять пенсионное удостоверение. Старушка вытащила красненькую книжицу, аккуратно завернутую в белый лоскуток ткани и протянула контроллеру. Мне стало обидно. Он даже не посмотрел на то, что так требовательно «просил». На миг мне показалось, что вместо лица у него большая наглая морда, мохнатая, голодная, что слюни у него текут по всей его морде. И в сердце у меня защемило пуще, чем у той старухи.
Насупившись, я изредка поглядывала искоса сквозь свои волосы цвета темного янтаря, на свою бабушку. Она сидела и, щурившись, смотрела всем в лица. В ее взгляде была критика и интерес. Любопытство какое-то. Сделав пару замечаний парню, бабушка не удовлетворенно посмотрела на ноги ребенку, который стоял около нее. После чего сказала его матери: «В такой холод ты надела на него галоши, а сама вон какая нарядная…». Мне стало неловко. Порой становится стыдно за все замечания и высказывания моей бабушки. Ведь пока ехал автобус, бабушка успела сделать тысячу замечаний пассажирам. Искренних. С надрывом говорила о том, какие мы – молодежь – сейчас развратные и не воспитанные, какие грубые и бесцеремонные. Какие пенсии маленькие, а дети голодные, сколько развелось наркоманов и бандитов. Называла тысячи улиц их прежними названиями. Все недоуменно слушали краткий исторический экскурс, кто-то шептался, кто-то улыбался, кто-то просто кивал в знак согласия. Наконец, автобус доехал. Выпрыгивая вперед, держа в одной руке сетку с холодцами, я подала вторую бабушке. Дрожащей рукой бабушка взяла меня за руку. Пуговицы на длинном кожаном пальто расстегнулись. Медленно и не торопясь бабушка стала спускаться из автобуса. Автобус шумно тронулся, а бабушка тяжело вздохнула.
«О чем они вздыхают?» – подумала я.
Осторожно переходя дорогу, я заметила, что у бабушки мешаются шнурки. «Как же я дома не завязала их» — промелькнуло в голове. Опустившись на колени, я стала завязывать шнурки, переигрывая в голове тот эпизод. А было дело так. Мы вышли из дома, и я стала ловить такси. Дабы быстрее и удобнее добраться до дома бабушки. Остановилась машина, так называемая «трехрублевка», я открыла бабушке дверь. Бабушка стала спрашивать шофера дорогу, по которой он едет, несмотря на то, что это был привычный для нее каждодневный маршрут, и резко заключила: «Он ко мне не едет». Я стала нервно сажать ее в машину, убеждая в том, что он едет. Она всячески сопротивлялась, в итоге таксист нажал на газ. Зла моему не было предела. Ведь первого января общественного транспорта не дождешься. Закрывая дверь такси, бабушка громко заявила мне: «Не надо платить три рубля, когда автобус берет рубль за тот же маршрут, и вообще, я не буду жить по твоему приказу. Иди домой если тебе не нравится». Я покраснела и обозлилась. Я думала, что я права.
Подъехал автобус. Как старая большая грузная улитка, везущая на себе не раковину, а людей. Я стала суетиться, ведь мы не на остановке, и автобус не станет останавливаться. Бабушка подняла руку, будто бы это маршрутка, автобус остановился. Я скорчила свое лицо – показать свое крайнее недовольство. Но делать было нечего – я запрыгнула в автобус, вслед за бабушкой, и первые две минуты все приговаривала «сели бы в нормальный транспорт, теперь тут стоять еще полчаса, он едет как улитка….». когда я забежала в автобус, из кармана у меня упали деньги. Те, что мама давала на обратную дорогу. Вот и еще одна причина, по которой я была чересчур нервна и зла.
Завязав шнурки, я поднялась и взяла за руку бабушку, не глядя ей в лицо. Бабушка немного остановилась. Залезла левой рукой в карман своего пальто и вытащила оттуда рубль. Я не поняла, что бабушка ищет. Ее мягкая белая ладонь протянула мне рубль и пятьдесят золотых копеек. «Ой, у меня тут рубль и еще пятьдесят копеек. Возьми, на обратную дорогу» — бабушка протянула мне ладонь. Глаза ее улыбнулись и заблестели, и только тогда я посмотрела ей в лицо. Сколько я прочитала в ее лице. Но самое главное, что передо мной — Ангел. Я не преувеличиваю. Нет зла в глазах, строгости былой. Взгляд бабушки напомнил мне взгляд ребенка. Это тронуло меня за душу. Я злилась и ворчала весь путь, я выругивалась, временами и возмущалась. Бабушка молчала. И когда она протянула мне деньги, мне на глаза навернулись слезы. Мне стало стыдно. За свое поведение – хамское, невежественное и черствое. Я подумала, что бабушка даже не подозревает о том, что я кипела как ураган. Ком к горлу подкатил.
А какими в старости будем мы?
Site Title 